Ольга Гарина
Дом художницы Виве Толли, одноэтажный, с широкими окнами-стенами под черепичной крышей, находится километрах в десяти от Старого Таллина, в пригороде. Хорошо освещенные маленькие комнаты кажутся большими, а мастерская — залой.
Головы, торсы, готовые и, точно приведения, еще закутанные в белую влажную ткань, расставлены в мастерской. Плотный человек с красным лицом — их автор, муж художницы, зовут его Лембитт Толли.
Среди скульптур не сразу замечаешь стол с инструментами, деревянными и металлическими,— чем-то похожи они на слесарные, ими художница и гравирует.
В мастерской прохладно, почти холодно. «Чтобы не расслабляться, быть в рабочей форме»,— говорит Виве и усмехается, беря в руки медную чистую пластину, офортную иглу и начинает на ней рисовать, как карандашом. Соблазнительно легко движется игла.
Хочется даже самой попробовать. Но странным кажется, что Виве — она перед этим рассказывала о себе — делает в год всего четыре-пять гравюр.
Через минуту-две на пластине не просто линии, а пейзаж.
— Это трудная техника,— говорит Виве и передает мне пластину. Только что награвированный пейзаж для художницы — всего лишь экзерсис. Ясный и легко читаемый рисунок на гравюрах Толли выполнен так виртуозно, что не возникает реального представления о многотрудной технике офорта.
Виве охотно отвечает на вопросы, но предельно коротко. Художник все, что он хочет сказать, выражает в гравюре. Это забирает все время, силы, этим он поглощен, а времени не хватает, несмотря на то, что рабочий день не завершается и под вечер. Виве прерывает разговор — на подоконнике появилась белка; хвост — на спине, а лапки — на грудке. Дом Виве, хотя и на улице, но рядом лес, белка оттуда. Виве знает белку в «лицо»: как заправская попрошайка, белка каждый день прибегает к дому, знает наверняка — орехи дадут. Рядом с белкой на подоконник садятся голубь, воробей, и вот уж нет их. Так и в некоторых офортах Толли ритм круглящихся линий на мгновение прерывается множеством точек, будто разом из под резца художницы вспорхнули птицы.
Следующая встреча с Виве — в экспериментальном графическом ателье. Здесь художница печатает оттиски со своих гравюр. Сама дорога в мастерскую помогает увидеть то, что художница избрала мотивом серии офортов о городе.
Десять километров для Эстонии — большое расстояние, автобус идет по дороге, параллельной морю. И отсюда, почти от самого дома художницы, виден Таллин. Он кажется очень далеким и огромным, дома и церкви будто вытянулись цепочкой. Но когда пройдешь через Большие Морские ворота мимо башни Толстой Маргариты и очутишься в центре Таллина, впечатление резко меняется. Как сказано в древней рукописи, видишь «маленький город наподобие большой крепости». Внутри крепостных стен бродишь по городу, как по старинному замку, узкими коридорами-улочками. На них легковые машины теряют скорость и не едут, а, как разноцветные жучки, пробираются по булыжной мостовой вверх-вниз. Толща стен уже не отпугивает: вблизи видишь не только оконные проемы — их украшают стрельчатые и круглые декоративные ниши, входные порталы, гербы и эмблемы из резного камня. А фонари, предвестники вечера, и днем вносят домашний уют, спокойствие. Из церквей доносится негромкая органная музыка — и не вдруг слышишь ее, а точно не смолкает она уже несколько веков, привлекая внимание прохожих. В ней различаешь звуки шарманки с каким-нибудь старым, давно забытым напевом, или волынку с ее протяжной и будто связанной с древностью монотонной песней.
Город разрастается, набирая высоту, и вот видишь Домский собор и оставшуюся от старого рыцарского замка башню Длинного Германа и Нижний город, с его яркими черепичными крышами домов и уютными площадями… И опять—вниз, к подножию горы, к морю, где стоят легкие маленькие парусники и рыбацкие лодки. Они-то невольно возвращают снова к Виве Толли, к ее детству.
Виве Толли подолгу жила на островах Эстонии среди рыбаков, изо дня в день видела, как они уходят в море на трудный промысел и, возвращаясь на остров, снова и снова чинят и сушат сети. И сегодня это так же важно для них, как и вчера, и завтра они опять будут связывать ячею с ячеей.
Удивиться обыкновенному значит сделать первый шаг к пониманию жизни. Попытка перенести увиденное па бумагу оказалась первым шагом к будущей профессии самой Виве Толли.
Окончив школу, Виве Толли поступает в 1948 году в Таллинский художественный институт на отделение керамики, но затем оставляет его: видимо, темпераменту художницы, ее жизненным впечатлениям соответствовал более «трудный» материал—гравюра на меди. В технике офорта была выполнена дипломная работа «Рыбный промысел на острове Кихну».
Уже сам выбор темы и ее решение носили не ученический, а творческий характер.
В офортных листах Толли есть аскетизм и суровость, свойственные самой жизни и труду рыбаков поморов. Иной раз у зрителя они могут вызвать внутреннее сопротивление: зачем, мол, так документировать увиденное да еще в таком будто замедленном темпе? Но в самой манере их выполнения есть своя логика, и она оправданна.
Толли на первых порах многое видела еще как бы издалека. К тому же, избегая аффектации, ложного пафоса, художница иной раз была скована до сухости, немногословна. А ей хотелось не робкого вхождения в мир рыбацкой жизни, а полного слияния с ним.
Толли делает десятки карандашных набросков, учится отбирать детали, чтобы выявить задуманное.
Но одно дело наброски, другое — гравюра. Она требует концентрации всех усилий. И когда резец поспевает за мыслью, а линия подчиняется резцу, многое удается передать в офорте, и. у художницы уже нет боязни, что может возникнуть эмоциональная передержка или ощущение неискренности и многословия. Тогда и возникают лучшие листы, такие, как «Можжевельник», «Штормовая погода», «Рыбак».
Как экзотическое растение, случайно выросшее на маленьком эстонском острове, выглядит небольшой куст можжевельника. Он в центре гравюры, и его видишь прежде всего. Справа от можжевельника вытянулись деревянные домики рыбаков. Напоминая баркасы, грубоватые, неуклюжие, пригнанные к берегу попутным ветром, они уткнулись в песок. От куста к причалу и от рыбацких домов к можжевельнику расставлены на просушку сети. Вокруг сетей привычно хлопочут рыбаки. От куста можжевельника как бы начинается и завершается обзор всего острова. Резец и офортная игла художницы, вторя ритмам природы, оставляют короткие штрихи, и они все гуще ложатся в центре листа. Можжевеловый куст как бы подчиняет разбросанные рыбацкие домики определенной пространственной логике и придает устойчивость жизни, которая связана с переменчивым морем.
Художница в этом офорте, как и в иных гравюрах рыбацкой серии, точна и достоверна, но ей чужда грубая прямолинейность, бьющая в лоб повествовательность. В ее листах нет и бурных страстей, но тончайшие нюансы настроения помогают выразить скрытую поэтичность островной жизни.
На других офортах Толли рыбаки или сидят на берегу — они чинят сети, или стоят, ссутулившиеся, в платках и кепках, возле вешал с сетями, их лиц почти не видно. Главное для художницы — передать напряженный ритм движений работающих людей. Она не подогревает интереса зрителя эффектными мизансценами. Любая нарочитость ей чужда. Портреты у Толли лишены молодцеватой грубой бравады. Так, в офорте «Штормовая погода» изображены несколько мужчин и женщина, а вдали черная полоса прибоя, но просматривается она через растянутые на вешалах сети. А люди стоят в два ряда, бочком друг к другу, как при ходьбе. Запоминается лицо старика в первом ряду — узкое, с добрыми прозрачными глазами под цвет моря, окруженными морщинами, и лицо молодого круглощекого парня. Старик и парень — как бы два полюса группового портрета.
Глядя на офорт, веришь тому, что островное пространство может превратиться в узкую площадку, на которой едва умещается десять человек, и будто поджимает их взбудораженное, штормовое море, хотя оно обозначено лишь черной полоской.
Художница стремится проникнуть во внутренний мир своих героев-островитян. Вот два старых человека сидят рядом, будто не обращая внимания друг на друга, но в их позах, в том, как они доверчиво соседствуют друг с другом, взгляд зрителя отметит родство душ, их подлинную дружбу.
Интересен и другой портрет Виве Толли: в середине полуосвещенной комнаты на грубо сколоченном стуле сидит рыбак. Резко очерченное худое лицо, рот плотно сжат, но в глазах нет суровости. Усталые большие руки лежат на коленях. Пробивающийся из окна луч освещает кораблик на стене, цветок на подоконнике. Эти две-три детали приведены в такое соприкосновение друг с другом, что приобретают не бытовое звучание, а поэтическое и немного наивно детское.
Парусник на стене — легкий, светлый и оттого кажется праздничным.
Есть какая-то образная перекличка и связь между офортом, где можжевельник возникал перед нами в центре острова, и цветком, который стоит на подоконнике в комнате рыбака и как бы согревает ее.
А парусник продолжает свое странствие на стене и что-то досказывает нам о человеке, который сидит неподвижно.
Толли создавала офорты и для поэтических сборников и сказок. Графический образ у нее сродни поэтическому, видимо, потому так и близка характеру дарования Толли народная легенда, сказка, их атмосфера, настроение. И, подобное сказителю «Калевипоэга», художница
Горсть берет в стране мечтаний.
Горсть другую — в доме правды,
третью горсть — и деревне слухов.
Жизнь людей моря так долго приковывала внимание художницы, так упорно своим искусством Толли противостояла всем штампам псевдоромантической трактовки этой темы, что невольно она подчиняла себя жесткой дисциплине лаконичного, иногда аскетически сдержанного образа. Здесь же Толли отменила ранее принятые ею запреты — она свободно вошла в мир вымысла, легенд и сказок. Ее офорты заселяют люди, множество людей; чаще всего они держатся стайками: то приближены к самому краю листа, то теряются среди зелени лесов или бредут по дорогам, как странники. Возникает тип сказочного человека — он подвижный, общительный. Герои чем-то похожи друг на друга, но мы без усилия отличаем старого от молодого, наивно-доброго, восторженного от умудренного опытом, спокойного. Эти сказочные люди переживают те же тревоги, радости, огорчения, надежды, что и простые смертные, в них есть не сознающая себя доброта и бескорыстие, и это делает их образы особенно привлекательными.
Среди земляков Виве Толли живет поверье: если загрязнить чистое озеро, оно исчезает и, подобно облаку, начинает странствовать. По мотивам этой легенды Толли создала гравюру «Блуждающее озеро».
В центре офорта, на берегу исчезнувшего озера, стоят два удивленных крестьянина с воздетыми к небу руками. Мир для них раскололся, и потому, быть может, действие на офорте разворачивается как бы в двух разных пространствах — на земле и вокруг нее.
Берег исчезнувшего озера стал границей мира реального и фантастического, и мы видим все, что встречается на пути озера: сказочного вида птицу, лошадь с разукрашенной повозкой, быка и рыб, глиняный кувшин… Весь этот мир походит на гигантскую карусель. Она вертится, и рождается ощущение, что земля круглая. Оттого девушка летит вниз головой, но не разбивается; хуторянин падает, не касаясь земли; а хутор выглядит маленьким солнечным островком.
И если в листах, посвященных жизни поморов, орнамент почти отсутствовал, то в озерно-лесной серии он основа, на которой держится рисунок. По сути, и свето-теневая штриховка — тоже узор. Под его напором предметы утрачивают свою будничную интонацию, и декоративность листов рождается будто из ничего. Этой серии свойственна особая праздничность, которая чем-то сродни крестьянскому танцу, песне, орнаменту.
Эстония — страна тысячи озер, и вокруг них вырастали селения и города. Удивительны сказания, связанные с возникновением старинного города Таллина.
В одном сказании говорится, что каждую осень, темной ночью к воротам города приходит седой старик и спрашивает у привратников: «Готов ли город?» Если на вопрос старика случайно ответят, что город готов, в тот же миг Таллин погибнет: воды озера Юлемисте обрушатся на него.
В листе Толли «Озеро над городом» видишь островерхие крыши, узкие фасады домов, башни, малые и большие, стройные и приземистые, шпили, многоярусные кивера церквей. В их очертаниях приметы ренессанса и барокко. Но выше всех готический шпиль церкви Олевисте. От него как бы в многокрасочном повторе разбегаются в разные стороны в учащенном ритме крыши жилых домов, башни крепостной стены. Неприступный город подковой охватил бухту и замер в ночи. Над ним, как зловещая туча, нависло озеро Юлемисте.
Очень различны офорты Толли по темам, манере исполнения, настроению. Словно все эти годы художница в неустанном странствии-поиске. Странствуют и ее гравюры. Они обошли выставки Софии и Любляны, Лейпцига и Венеции, Будапешта и Токио и были не только представлены, но и удостоены премий. Офорты художницы помогли зрителям разных стран проникнуть в своеобразие природы и народа Эстонии.
Журнал «Юность» № 9 сентябрь 1973 г.
3aka3 